12 декабря 2008

В картине нет героев, есть свидетели. Это картина не о фашизме и не о Гитлере; событий 20-30 апреля 1945 года касается только постольку, поскольку. Это фильм о человеческом отчаянии и о надежде, о верности и фанатизме.
Отчаяние стирает личность; фанатизм уничтожает человека, оставляя вместо него голую идею. Страшные слова – носитель идеи…
Окружение безумца, влюбленное в идею великого фюрера зачастую не менее безумно, чем он сам. Никто не хочет думать, не идет вопреки его воле. «Ты – фюрер». Власть сродни божественной.
Одержимость и отчаяние. Гитлер одержим своими фантазиями, люди вокруг – мифом о фюрере. Даже такие, вроде бы личности, как Альберт Шпеер и генерал Вильгельм Монке, не свободны от этого.
Фильм раскрывает глубину человеческого падения.
Игорь

Вторая мировая война. Апрель 1945 года.

После просмотра фильма ощущаю себя собой. Я есть. Вдруг понимаю, сколько во мне cамой от его героев, даже, страшно сказать, от Гитлера, от его столь же безумной жены, или от жены Гебельса, матери, убивающий своих детей. Когда как будто  не ты живешь, а  кто-то в тебя вселяется, и ты двигаешься согласно невидимому, машинальному движению страстей, «ничто». Оно в тебя вселяется, в каждую клеточку твоего тела, и ты не ты, и осознать себя не можешь, судить не можешь, рассуждать не можешь, и погружаешься во тьму небытия…
Но в этом мире слепого фанатизма, мире нереальном, вдруг мы угадываем как проблески света, мысль, суждение, мужество, отвагу, милосердие. Появляется не совсем принадлежащий этому заговорённому миру  Шпейер, часть генералов, врач, главная героиня – свидетельница происходящего.
Надежда.

Конспект семинара.

Петр Александрович:

« Удался ли фильм? – первый и главный вопрос, который нас сразу отбрасывает к самой сути  фильма. Фильм слишком затянут, слишком много смысловых повторов. (Очень хорошо подобран актер, играющий Гебельса, самой девушки. Гитлер же не очень. Да и как можно подобрать актера под такого человека?
Самый сильный сюжет по своей насыщенности, безусловно, убийство своих детей родителями).
Как могут родители убить собственных детей? В фильме не раскрыта психология, нет терзаний, душевных стремлений. Мы не видим, что к этому ведет. Нет психологической картины внутреннего мира.
Здесь могла бы быть попытка показать ужас, психологию внутренних переживаний. Как, что двигает людьми, которые решают убить своих детей? Дети слишком хороши, чтобы жить в мире без идеи национал–социолизма. Сами дети – настоящие немецкие дети: не избалованные, окруженные заботой родителей. И, казалось бы, убийство их окружено заботой: снотворное, быстродействующий яд, теплые лица спящий детей-птенчиков, хруст капсулы с ядом, положенной заботливой рукой матери.
Либо можно было бы как-то разыграть германский миф, отсылка на который здесь могла бы быть кстати. (Миф о нибелунгах, где вертикаль сакрального опускается в глубь, мировое средоточие – внутри, порождающее начало – внизу, а не наверху (действие же происходит как раз там в бункере, и выход от туда – как нечто мгновенное, ненадолго; все основное, центральное происходит здесь – в бункере, «внизу»).
Гитлер и Наполеон. Практически невозможно сравнивать. Гитлер – ничто. Для него единственный выход – это пустить себе пулю в лоб. Наполеон же подписал капитуляцию, сдался. Наполеон – это доблесть, мужество, в то время, как Гитлер – отчаяние и безумие. Единственное, в чем они могут быть схожи – это в том, что оба обвиняли в проигрыше всех, кроме себя, виноваты все, но не они. Император – тогда, когда в случае поражения или какого-либо бедствия, он приклоняет голову. Это его вина. Здесь же наоборот. Германский народ недостоин Гитлера, это он, а не фюрер не выдержал испытания...
Немцы и советские люди. Если ты немец, не имеешь права открывать рот. Пусть у нас – хари, но кто здесь посмеет хоть и взглянуть с осуждением на других? Если ты немец, - ты сначала посмотри в зеркало, и увидишь там харю, ты первый таков. К тем немцам, кто  участвовал вло всём этом ужасе нельзя относится по справедливости. По справедливости может быть, что угодно: расстрел, лагеря, пытки. И это все будет справедливо. Здесь может быть только милость и милосердие».

Наталья Михайловна:

«На протяжении всего фильма режиссер несмотря на весь нестерпимый ужас фашизма, его последствий,  пытается как-то оправдать, зацепится, привести к реализации личность, дать шанс, как-то оправдать этот режим, увидеть людей.
За весь фильм только лишь один фюрер имеет право визжать и  выходить из себя. Остальные все подтянуты, чтобы не происходило, даже если это касается жизни и смерти самых родных и близких – только отдадут честь».

Петр Александрович:

«Мы все ждем, что главная героиня (свидетельница происходящего), вот-вот соберется, но этого не происходит. Такое впечатление, что ни актерам не удается собраться, ни режиссеру не удается собрать фильм в единое целое».

Дмитрий:

«Попробуем взглянуть с другой стороны, изнутри этого бункера, изнутри этого фанатизма. В этой замкнутости на себя, отождествляется и пребывание в этом узком, тесном пространстве. Как они отдают жизни, нарядившись как при параде».

Петр Александрович:

«Смерть  можно преодолеть лишь смертью, что в языческом мифе, что в христианстве. «Смертию смерть поправ». Здесь же эти самоубийства – уход в никуда, во тьму. Здесь есть два варианта: самоубийство и убийство себя (ад, смерть при жизни)».

Олег Евгеньевич:

«Есть ли в этом фильме величие? Бесспорно, есть. Оно появляется вместе с орлом, распростершим свои крылья над будущей Империей. Рейх – это третий Рим. Это наша судьба, это судьба Европы. Мы можем жить только в Империи, здесь не страшно жить, и вот в этом моменте, безусловно, раскрывается грандиозность замаха фильма. Эти мундиры, эти отдания чести… Присутствует момент царственности. Да и сам бункер напоминает египетские усыпальницы фараонов, с их узкими проходами – лабиринтами. И при всем при этом, кто во главе Рейха? – Гитлер, ничто. Но – короля здесь играет свита. Эти люди, эти лица, личности, приближенные императора, (здесь остались аристократы, в отличие от советской верхушки) – они закрывают глаза на то, что вместо Императора … это ничто. Применительно к нынешнему дню можно сказать, что сегодня, в отличие даже от тех страшных времен, офицеру не перед кем вытянуться».